Эйсид Хаус - Страница 37

«У этой пожилой леди плохое дыхание и от нее пахнет вином», — сказала мне Лиза. Это произошло напротив всех других мам и Миссис Кент, и Миссис Фрай, и всех прочих. Миссис Фрай была крайне расстроена.

— Ты скверная маленькая девочка Лиза! Мамочка так сердита, — я сказала ей.

Уверена, что заметила, как моя подруга Анджела ухмыльнулась уголком рта, гнусная корова.

Но все же, она улыбалась другой частью своего лица, когда Миссис Кент подвела меня к Королеве Матери и представила ей как маму Лизы! Королева Мать была очаровательна. «Приятно встретиться с вами снова, Мистер Чемберлен», — сказала она мне. Бедная старушка должно быть немного смутилась, ведь скольких людей она все время встречает. И они — настоящие труженики, им нельзя в этом отказать. Не то, что некоторые, которых я могу назвать, такие как Дерек, отец Лизы — вот показательный пример. Впрочем, я не собираюсь прямо сейчас вдаваться в подробности, благодарю покорно.

Случилась еще одна неприятность — Лиза умудрилась испачкать подол своего платья. Я надеюсь, что Королева Мать не заметила. «Ну подожди, пока я не отведу тебя домой, мадам», — думала я. Ох, я была так сердита. Действительно, в самом деле, несомненно сердита.

ДВА ФИЛОСОФА

«Чертовски жарко для Глазго», — подумал Лу Орнштейн, обливаясь потом на пути в гостиницу на Байрес Роуд. Гас МакГлоун уже сидел там в баре, болтая с молодой женщиной.

— Гас, как дела? — спросил Орнштейн, похлопывая друга по плечу.

— Ах, Лу. Прекрасно, разумеется. А у тебя?

— Отлично, — сказал Орнштейн, заметив, что внимание МакГлоуна по-прежнему сконцентрировано на его собеседнице.

Девушка прошептала что-то МакГлоуну и одарила Орнштейна чарующей многообещающей улыбкой, пронзившей его насквозь.

— Профессор Орнштейн, — начала она с шотландским акцентом, который он всегда находил столь привлекательным, — рискуя показаться вам льстивой, я просто хотела сказать, что ваша статья о рациональном истолковании чудес была превосходна.

— Почему же, благодарю вас. Я должен принять этот комплимент, как подобает ученому не падкому на лесть, — улыбнулся Орнштейн. Лу подумал, что его ответ прозвучал довольно застенчиво, но, черт побери, он же так давно был оторван от практики.

— Я нахожу вашу основополагающую гипотезу интересной, — продолжила девушка, и тут Орнштейн почувствовал, как в его груди выкристаллизовывается небольшой сгусток возмущения. В этот день он собирался пить пиво, а не вести вынужденный семинар с одной из наивных студенток Гаса. Не замечая его растущую неловкость, она продолжала, — ... скажите мне, если вам не трудно, как вы различаете между тем, что называете «неизвестной наукой», и тем, на что мы обыкновенно ссылаемся как на чудо?

«Мне трудно, черт возьми», — подумал Орнштейн. Красивые молодые женщины все одинаковы; абсолютно навязчивы и самоуверенны. Он должен был заслужить право быть самоуверенным, упорно работать, не покладая рук, в библиотеках долгие годы, выслуживаться перед правильными людьми, обычно мерзавцами, на которых ты даже ссать не будешь, если они окажутся в огне. И вот появляется какая-то девятнадцатилетняя студентка последнего курса, заслуживающая в лучшем случае нижайшую вторую степень отличия, и думает, что ее точка зрения заслуживает внимания, что она важна, потому что у нее смазливое личико и богом данная задница. «И самая ужасная вещь, самое худшее заключалось в том, — думал Орнштейн, — что она была абсолютно права».

— Он не может, — самодовольно бросил МакГлоун.

Вмешательства его старого соперника было достаточно, чтобы вывести Орнштейна из себя. Принимая свою пинту крепкого темного пива, он начал:

— Не слушайте этого старого Попперианского циника. Эти парни представляют анти-социальную науку, что значит анти-науку, и каждое их поколение привлекает своим анализом чертовски возрастающее число незрелой молодежи. Моя точка зрения — беспристрастно стандартное материалистское утверждение: так называемые необъяснимые феномены, это просто научные «белые пятна». Мы должны принять в своей основе логическую концепцию дальнейшего развития знания за пределами человеческого осмысления того, что мы сознательно или даже подсознательно знаем. Человеческая история служит тому иллюстрацией; наши предки описывали солнце или двигатель внутреннего сгорания как чудо, тогда как ничего подобного не было и в помине. Такие чудеса, как призраки и тому подобное, это просто фокус-покус, чушь для невежественных, тогда как неизвестная наука — это феномен, который мы в состоянии наблюдать, но еще не можем объяснить. И это не означает, что она непостижима; просто она не может быть объяснена с помощью соответствующих обоснований из нашего объема знания. И этот объем знания постоянно расширяется; когда-нибудь мы будем в состоянии объяснить неизвестную науку.

— Не надо было его подстрекать, Фиона, — улыбнулся МакГлоун, — он будет продолжать так весь вечер.

— Не буду, если ты меня не вынудишь. Внушаешь своим студентам учение Попперианских ортодоксов.

— Внушение, что за неблагодарное занятие, Лу. Мы обучаем, — снова усмехнулся МакГлоун.

Два философа рассмеялись над старым софизмом из студенческих дней. Фиона, молодая студентка, извинилась и собралась уходить. Ей надо было успеть на лекцию. Два философа наблюдали, как она выходит из бара.

— Одна из моих красивейших студенток на последнем курсе, — ухмыльнулся МакГлоун.

— Потрясающая задница, — кивнул Орнштейн.

Они перешли в укромный уголок паба. Лу сделал большой глоток пива.